Княжий суд - Страница 42

— Со стряпчим виделся днями.

— Это с Кучецким?

— А что, у государя Василия Иоанновича есть разве другой стряпчий? — Савва посмотрел на меня недоуменно. — Рассказывал он вкратце о поместье твоем. Говорит — не ошибся государь наш в тебе. Острог-де ты целый возвел за столь короткое время, поместье накрепко заплотил.

— Жизнь заставляет, настоятель.

— Ну, с Богом, Георгий! Пусть он не оставляет тебя своей милостью, — перекрестил он меня на прощанье.

Я откланялся и вышел. Интересно, к чему бы это настоятель про Кучецкого вспомнил? Хитер настоятель и опытен, ничего просто так говорить не станет. Заехать, что ли, на обратном пути к стряпчему? Так вроде не так давно и виделись. Потому — мимо проехал, через Москву, и — в имение. Как оказалось, вовремя.

На следующий день после приезда прибежал ко мне стражник.

— Князь, там калика перехожий обогреться просится. Впущать? Невмочь ему на холоде, сказывает.

Я было рот открыл, чтобы разрешить, да тревожная мысль одна пронеслась в голове. Я пошел со стражником к воротам, поднялся по лесенке в сторожку и выглянул, У ворот в ветхом тряпье трясся от холода нищий. Мне сразу бросилось в глаза: на обеих кистях не было пальцев.

— Эй, прохожий! Ты где пальцы-то потерял?

— Так наморозился. Пальцы на руках и ногах ни тепла ни холода не чуют.

Твою мать! Такое бывает при проказе, или, по-научному — лепре.

Я повернулся к стражнику.

— Ты до него дотрагивался?

— Нет, я же в сторожке, а он — за воротами.

— Твое счастье!

Я вытащил пистолет и навел на голову несчастного… Эхо выстрела прокатилось над деревней. С веток поднялись встревоженные вороны.

Нищий упал. Стражник от удивления вытаращил глаза.

— К-к-князь, ты за что его порешил? — Стражник смотрел на меня с нескрываемым страхом. — Ну не хотел пускать — просто прогнал бы. За что человека сирого да убогого обидел?

— Прокаженный он. Коли пустил бы на ночлег, как раз всех нас в деревне и заразил бы.

Стражник с ужасом перекрестился.

— Свят, свят, свят!

— Ежели бы ты до него дотронулся, мне и с тобой пришлось бы поступить точно так же. При проказе так: одного пожалеешь — вся деревня вымрет.

А к сторожке, встревоженные выстрелом, уже бежали ратники.

Я с удовлетворением отметил про себя, что некоторые одеты не полностью — кто без шапки, кто без тулупа, но все — с оружием. На поясах — сабли, в руках — пищали. Верно все. Воин без оружия — хуже, чем голый.

Запыхавшийся Федька взлетел по лесенке в сторожку и с ходу крикнул:

— Кто стрелял?

— Я стрелял, Федор. Пришлось прокаженного у ворот застрелить. Жалко божьего человека, но иначе всем нам — смерть, медленная, мучительная и заразная. Оттащите его труп подальше в лес и сожгите. Руками не трогать, волочить палками с крюками. Палки опосля тоже сжечь. Сам лично проследи.

— Понял, князь, исполню, как велишь, хоть и не по душе это мне. Но коль говоришь, что нет другого способа беду отвесть… — он развел руками и пошел за баграми.

Вскоре в лесу заполыхал костер, и даже в деревне почувствовался сладковатый запах горящей человеческой плоти.

Ратники, сначала пребывавшие в оцепенении от моего поступка — как же, без вины божьего человека застрелил, прослышав о проказе, резко изменили отношение к ситуации.

— Правильно князь сделал, что заразу в деревню не допустил, — пробасил Демьян, — не по злому умыслу свершил он убойство сие.

Говорившего поддержали все. Одно дело — сирого нищего калеку пожалеть, другое — спать рядом с прокаженным. Никому не хотелось обречь себя на медленное и мучительное умирание. О проказе наслышаны были многие.

Жестоко я поступил? Да! Но вины своей я в том не видел. Да и сам несчастный мучился. Французы говорят в таком случае: «ку де грае» — «смертельный удар, кладущий конец мучениям».

Кончилась зима веселой Масленицей, с непременным катанием на санях. И взрослые и дети облюбовали крутой склон, ведущий от деревни к лугу и реке, и с удовольствием, с радостными криками и визгом, скатывались на санках вниз. Даже я, отбросив на время солидность, скатился пару раз, вызвав восторженные крики крестьян и холопов. Не всегда же быть суровым и строгим, иногда и подурачиться можно.

Снег уже потемнел, потяжелел и стал проседать. Кое-где — в солнечных местах — уж проталинки появились.

Я съездил по делам в Разрядный и Поместный приказы, а потом и Федора Кучецкого заодно посетил. Обнялись, посидели за чаркой вина, отобедали. И под конец Федор наклонился ко мне.

— Слушай, Георгий, в это лето стройку лучше не затевай.

— Почему так?

— От лазутчиков да купцов прознали мы, что татары зашевелились. Неясно все пока, зыбко. Но просто так слухи такие не возникают. Предостеречь тебя хочу.

— Может, мне и вовсе в Вологду пока перебраться?

— Зачем панику раньше времени поднимать? Думаю так: холопы, как вспашут и отсеются, не нужны тебе там будут. Уведи их, а ратники пусть остаются. И сам при них будь.

— Неуж все так серьезно?

— Тут, вишь, такое дело. Сагиб-Гирей, хан нынешний казанский, и хан крымский Магмет-Гирей — братья. И сила у них немалая. А если еще и ногайцев учесть, так и вовсе бо-ольшая орда получается! А татары сроду только грабежом и жили. Сам прикинь — куда им идти за добычей? С полуденной стороны — Оттоманская империя, чуть на восход — персы. То державы сильные, вот и остается им — братьям, правителям Крыма и Казани, на полночь идти, на Русь. Тут есть чем поживиться — хотя бы пленными. Только чур, уговор — я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Но на ус мотай.